Мы публикуем вторую часть интервью с Георгием Полиным, сотрудником российского посольства в Аргентине, и автором канала «Аргентинское Зарубежье» в телеграме. Сегодня вы узнаете, кто такие «дипишники», в каких отношениях они состояли с белогвардейцами и какая судьба постигла советский «Южамторг» в Буэнос-Айресе.
— Поговорим о «дипишниках». Фактически, это советские граждане, после войны не пожелавшие возвращаться в СССР? Расскажете несколько историй таких эмигрантов? Конечно, очень интересно и то, как перемещенные «убегали» от Советского Союза, когда дома оставались семьи…. Интересна мотивация людей.
— Мне посчастливилось тесно пообщаться с потомками перемещенных лиц, изучить их семейные архивы, послушать семейные истории. Эта волна весьма разнопланова по своему составу. Там были и попавшие в немецкий плен, и боявшиеся возвращаться, и угнанные в Германию на работы гражданские, и идейные власовцы, добровольно перешедшие на сторону врага, порой с оружием, и даже те, кто несколько десятилетий выжидал в СССР «открытия границ». Вот у последней категории не было проблем с тем, что семья оставалась дома – они организованно уезжали всем составом. Для этого, правда, нужно было попасть в зону немецкой оккупации. Знаю более-менее подробно историю двух семей. Обе они были, скажем так, идейными противниками советской власти, охотно эмигрировавшими бы и до войны, если бы границы не были закрыты. Одна семья – из Харькова, ее глава успел немного повоевать в составе Белой армии на должности военврача, но уйти с врангелевцами не сумел, — его молодая жена слегла с тифом, и они остались дома. В 1920-е и начале 1930-х его погоняли по ссылкам, но так как медицинских работников был дефицит, то и «под советами» семья, судя по их фотографиям, жила довольно зажиточно. Позднее, уже в Аргентине, как водится, это дало повод обвинять их в «сексотстве», мол, хорошо в СССР жили только большевики и их агенты… Когда Харьков был занят немецкими войсками, выехали к родственникам в Румынию, оттуда в Польшу, затем в Германию, где второе поколение даже получило высшее инженерное образование. После 1945 года выехали в Парагвай, в начале 1950-х – в Аргентину.
Другая семья – из Старого Оскола. Попав в оккупацию, погрузились на телегу и пошли пешком на Запад, расплачиваясь по дороге махоркой. Так дошли до Германии, и оттуда уехали в Новый Свет.
Одиночки — невозвращенцы, скорее всего, жили в страхе за оставшихся в СССР близких и в тоске по ним. Знаю случаи, когда в 1960-е годы, уже чувствуя приближение смерти, например, от болезни, писали письма в Союз, при том, что числились «без вести пропавшими». Какая-то связь все равно могла поддерживаться через «Железный занавес», особенно после «оттепели». А с 1980-х годов их дети стали ездить в качестве туристов к своим советским двоюродным и троюродным братьям и сестрам практически открыто. Те, кто интересовался родственными связями и имел такую возможность конечно.
Относительно мотивации «дипишников» хотел бы привести обширную цитату из исследования В.Н.Земскова «Рождение второй эмиграции (1944-1952)», лучше чем там, вряд ли сформулировать:
«В публицистике нередко страх перед возможными репрессиями называется чуть ли не единственной причиной того, что сотни тысяч перемещенных лиц не вернулись на Родину. В действительности же причин уклонения от репатриации было очень много. Так, весьма значительная часть перемещенных больше опасалась не репрессии, а трудностей жизни на родине, понесшей вследствие войны большие потери и разрушения. По этой причине многие тысячи перемещенных предпочитали устраивать свою жизнь в не пострадавших от войны странах, а идея лично поучаствовать в возрождении порушенной фашистскими захватчиками родины не вызывала у них воодушевления. Это было одним из главных принципиальных отличий психологии невозвращенца от психологии возвращенца, что, например, подтверждает оценка, данная большинству репатриантов, в докладе командования войск НКВД по охране тыла Центральной группы советских войск от 26 октября 1945 г. «Политнастроение репатриируемых советских граждан в подавляющем большинстве здоровое, говорилось в этом докладе, — характеризуется огромным желанием скорее приехать домой — в СССР. Проявлялся повсеместно значительный интерес и желание узнать, что нового в жизни в СССР, скорее принять участие в работе по ликвидации разрушений, вызванных войной, и укреплению экономики Советского государства» [5].
Среди невозвращенцев было множество всяких прослоек. Следует отметить прослойку, которую бы мы назвали наиболее омерзительной. Некоторые возомнили о себе, что они по своему культурному и интеллектуальному уровню якобы сильно возвышаются над основной массой соотечественников.
«Бескультурье», «примитивы», «быдло» — такими эпитетами награждали новоявленные «интеллектуалы» советских людей. Во время войны эти лица очень горевали по поводу того, что они по национальности не немцы или, на худой конец, австрийцы, а после войны — что они не англичане или американцы. В действительности же представители этой прослойки невозвращенцев, возомнившие себя приобщенными к «высокой европейской культуре» и стыдившиеся своей принадлежности к «некультурным» народам СССР, по степени «культурности», «образованности», «интеллигентности», «интеллектуальности» и т.п. находились, как правило, на уровне небезызвестного персонажа романа И.Ильфа и Е.Петрова «Золотой теленок» Васисуалия Лоханкина, а подчас и того ниже. Эту прослойку можно назвать наиболее предрасположенной к ассимиляции в иностранной среде.
Некоторые советские граждане, находившиеся в плену или на принудительных работах в рейхе, но не запятнавшие себя сотрудничеством с фашистами, не решились вернуться на родину из-за чувства стыда перед собственным народом — они очень болезненно переживали тот факт, что, когда советский народ проливал столько крови в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, они, хотя и подневольно, работали на врага и тем самым помогали ему проливать кровь собственного народа. Но таких людей в общей массе «второй эмиграции» было немного. Существовал еще ряд незначительных прослоек, вплоть до «романтиков» и «путешественников», для которых возвращение в СССР, конечно же, делало неосуществимой их заветную мечту попутешествовать по земному шару. «»
Можно, пожалуй, добавить, что «романтиков» и «путешественников» именно в Южной Америке было и есть повышенное количество из наших людей.
— В каких отношениях между собой в Аргентине состояли белоэмигранты и «дипишники» из числа граждан СССР?
— Эти отношения нельзя назвать простыми или безоблачными. На конец 1940-х это были две довольно разные группы эмигрантов. С одной стороны совсем немногочисленная группа (по разным оценкам, от 100 до 500) возрастных людей, тех, кто два с половиной десятка лет «отсиделся» в далекой Южной Америке, причем в годы ВОВ многие из «старых белых»— «покраснели», а некоторые их лидеры даже репатриировались в СССР. Этому явлению, в частности, посвящена научная статья белорусского исследователя С.В.Шабельцева с «Русские белоэмигранты в Аргентине: «от монархии к сталинизму» (1930–1940 гг.)».
И с другой стороны – пятнадцати- или тридцати-кратно большая волна «дипишников», «подсоветская», часть которых зачастую были более молодыми людьми, идеологически «заряженными» и куда более «непримиримыми» к советской власти.
Любопытно читать в мемуарах, как эти две разные группы описывали друг друга. Вот, например, Георгий Бенуа, капитан царской армии, живший в Аргентине с конца 1920-х так описывает послевоенную волну эмиграции в вышедших в СССР мемуарах «Сорок три года в разлуке»:
«Перемещенцы», очутившись в безопасности в гостеприимной свободной стране, скоро освоились и почувствовали себя хозяевами положения. Прожженные дельцы, политиканы, они, устроившись на приличных должностях, сразу занялись бизнесом. Нас, «старожилов», они загнали, как говорится, в щель. «Что ж это вы? Чем вы до сих пор занимались и что вы из себя представляете, если живете, не имея автомобилей, своих магазинов, заводов, мастерских и своих домов, на худой конец? Хорошо. Мы вам покажем, как надо жить!».
Мои дальние родственники, появившись вместе с ними в Буэнос-Айресе, малость похвалили меня за то, что я, хотя и в кредит, но строю себе за городом приличный дом. «Хоть до этого додумался!» — снисходительно укоряла меня тетушка…
1947 год стал «урожайным» на переселенцев, которые буквально заполнили всю страну. Они развернули такую бурную общественную и политическую деятельность, что мы, старые аргентинские жители, оказались загнанными и, как говорится, пикнуть не могли.
Конечно, кто мог, пытался им первое время помочь до устройства на работу. Мы с женой взяли прямо с парохода одну семью из четырех человек, которые прожили у нас два месяца, наняли себе квартиру и подыскали дело, и вспоминали наше гостеприимство с благодарностью.
Власовцы и бывшие советские граждане держались особняком: они были заняты личными делами. пооткрывали множество лавочек, магазинов и мастерских. Это были весьма энергичные, изворотливые люди, из тех, о которых говорят, что они себе на уме.
Появление этой «новой эмиграции» знаменовало собой политическое вырождение старой, ее моральную смерть. Лишь ничтожно малая часть русских эмигрантов, ненавидящих все русское, примкнула к «перемещенным лицам». Именно в их среде черпала американская разведка «специалистов по советским делам»…»
«Дипишники» же отмечали снобизм и высокомерие представителей «белых эмигрантов». Вот что пишет в книге-воспоминаниях «Сквозь туннель ХХ столетия» яркий представитель «перемещенных лиц» протоиерей Д.В. Константинов:.
«В первые послевоенные годы (1945-1950) в российском зарубежье, с легкой руки представителей первой эмиграции, негласно иногда руководимых советской агентурой, в отношении первой и второй волны установилось довольно устойчивое представление, сводящееся в кратких чертах к следующему несколько парадоксальному выводу. Все значительное, выдающееся, ценное в интеллектуальном, научном, творческом отношениях принесла с собой исключительно первая эмиграция. Крупные имена, поставленные не без основания на пьедестал непревзойденных авторитетов и раритетов, высокая ценность оставленного ее представителями интеллектуального и духовного наследства, далеко не всегда осторожное отграничивание непревзойденных качеств интеллектуальной элиты первой эмиграции от всех других эмигрантов — такова позиция, которую твердо заняли ее представители.
Первые послевоенные годы были характерны известного рода брезгливым пренебрежением ряда представителей элиты первой эмиграции к прибывшим на запад их ближайшим наследникам. Отношение было, как к чему-то весьма малоценному, «советскому», непонятному, невежественному и едва-ли не полудикому. Какая там у них культура или наука! Однако такого рода мнения довольно скоро отпали, но оставили негативный след, портивший взаимоотношения между обеими «волнами».»
При этом Д.В.Константинов подтверждает «хваткость» «дипишников», их большую сфокусированность на достижении материального успеха, объясняя это так:
«Эта эмиграция совершила свой трагический исход с родины во время войны, когда советская власть насчитывала только 25 лет своего существования. Поэтому совершенно естественно, что «родовые пятна капитализма», о которых вечно вопила советская пропаганда, не были удалены с тела второй волны эмиграции. Сразу же после расселения эмиграции по местам своего обитания, в ней заговорили и частнособственнические настроения, выливавшиеся практически в организацию предприятий, принадлежащих пресловутым Ди-Пи.»
Таким образом, видим явный поколенческий и мировоззренческий разрыв между двумя волнами эмиграции, умноженный на объективно возникающую конкуренцию за лидерское положение в русской диаспоре. «Ди-Пишники» обвиняли «белых» в дряхлости и соглашательстве с большевиками, а те – отзывались о «перемещенцах» как о ушлых хамах и делягах.
— Как менялось от момента возникновения СССР к более поздней эпохе отношение к русским эмигрантам в Аргентине? Были ли попытки установить отношения, как-то контролировать эмигрантские группы, и к чему это приводило?
— Очевидно, вопрос об отношении советских властей к русскоговорящей диаспоре в Аргентине. Тут надо сказать, что она всегда была очень разнопланова и потому разделена. Отдельные группы мало общались между собой и тем более у них не было какой-то единой организации (кстати, первые относительно успешные попытки объединить разные течения – были предприняты только в современную эпоху, в конце девяностых и нулевых годах).
В послереволюционные годы в Аргентину приехало относительно небольшое число белоэмигрантов, у них была своя, если можно сказать, «тусовка», вокруг Свято-Троицкого Собора и Константина Изразцова. Это, в общем-то, была периферия Русского Зарубежья, совершенно несопоставимая качественно и количественно с Зарубежьем в Германии, Франции, Сербии, Манчжурии, США и т.д. Возможно, работа с этим контингентом и велась, но очень скрытно и опосредованно. Многие из них к 1945 году стали в полном смысле слова симпатизантами Сталина.
И в то же самое время это «коминтерновский» период. Здесь, в Аргентине явно действовала мощная подпольная организация, опирающаяся на многочисленную русско-еврейскую диаспору. Достаточно вспомнить, что легендарный советский нелегальный разведчик Иосиф Григулевич учил испанский язык в городке Ла-Кларита, где его отец, приехавший примерно в 1927 году, заведовал кооперативной аптекой. Затем он создал агентурную сеть в Росарио – на тот момент втором городе Аргентины, центре рабочего движения. С конца 1925 и до июля 1931 в Буэнос-Айресе действовало советское «квази-посольство» — так называемый «Южамторг». Вообще, теме отношений сотрудничества молодой советской республики и правительства аргентинских «радикалов» (президенты Иригойен, Альвеар) посвящено несколько статей, однако в целом она пока что на мой взгляд недоизучена. Или я просто не нашел подробных материалов. В РГАЭ (архив экономики, бывший архив Минвнешторга СССР) — лежат 16 коробок документов по «Южамторгу», а последняя статья по деятельности этой организации, если мне не изменяет память, написана в 1960-х годах.
Аргентинское отделение «Южамторга» было разгромлено местной охранкой в июле 1931 года, уругвайское — закрыто советским руководством в 1935 году. Примечательно, что для борьбы с «коммунистической заразой» аргентинская военная хунта охотно привлекала белогвардейцев-врангелевцев. Разные источники упоминают о 15-20 русских офицерах, поступивших туда на службу. Это почти треть общей штатной численности «особого отделения подавления коммунизма», созданного в 1932 году! Одного из этих агентов, немолодого уже человека, капитана Белой Армии, кстати, в октябре 1935 года застрелили неизвестные на пороге собственного дома, аргентинцы похоронили его как героя. Хотя, если почитать что писала про него рабочая пресса, «покойный не был нравственным человеком»: лично бил на допросах своих соотечественников, рассыпал типографские наборы. Так не любил левых, что кушать не мог!
Затем Коминтерн был упразднен, и многие тайны его деятельности в Южной Америке, полагаю, ждут своего исследователя.
Таким образом, на первом этапе (1920-30-е годы) Москва работала через неофициальные структуры, с опорой на уже существовавшую еврейскую эмиграцию, плюс в Аргентине практически все время выходила на русском языке «левая» или симпатизирующая «левым» идеям пресса.
Крайне удачным оказалось привлечение мощной «волынской» эмиграции на сторону СССР. Речь идет о 200 тысячах или больше западно-украинских и западно-белорусских крестьян, которые выехали в Аргентину в 20-е и 30-е годы из «белопанской Польши». В СССР они никогда не жили, советских порядков не знали, знания черпали из тех самых про-коммунистических газет. В годы Великой Отечественной войны они организовали комитеты помощи, собирали деньги, теплые вещи для бойцов Красной Армии, шоколад для советских детей. К моменту открытия советского Посольства в Буэнос-Айресе (июль-август 1946 года) тут были уже многие тысячи активистов в рамках своих национальных (белорусских, литовских, украинских) землячеств и «Славянского Союза», который был запрещен декретом Хуана Доминго Перона в 1949 году, а несколько его лидеров – брошены в тюрьму, где им пришлось провести несколько лет. В 1940-е годы эту категорию соотечественников активно документируют советскими паспортами, в 1950-е годы их готовят к репатриации в СССР. Правда, уже успевшие приехать в конце 1940-х «ди-писты» тоже не сидели сложа руки и активно пытались противодействовать, причем небезуспешно. Конец сороковых и пятидесятые – время наивысшего накала вражды на идеологической почве в диаспоре в Аргентине. Потом, в шестидесятые, все утихло, и все «разошлись по своим углам». Отмечу еще, что «культурная дипломатия» СССР была на редкость эффективной и сумела привлечь на сторону Москвы многих эмигрантов, особенно из числа «белых», то есть уехавших после революции. «Непримиримые» же ушли скорее в глухую оборону, где их остатки пребывают до сих пор, в своей собственной «экосистеме».
Продолжение следует…